Москва
Ваш город:
Москва
Нет
Да
Партнерам Для СМИ
С 1 октября 2021 года актуальные материалы по финансовой грамотности читайте на сайте
МОИФИНАНСЫ.РФ
В этом разделе вы можете ознакомиться с материалами, созданными в рамках совместного проекта Минфина России и Всемирного банка в период с 2010 по 2020 год.

Максим Литовченко: «Бомж-мажор» и сорок пять квадратных метров

Максим Литовченко: «Бомж-мажор» и сорок пять квадратных метров

Актер, байкер, парашютист и отслуживший в ВДВ яхтсмен, коренной москвич Максим Литовченко сыграл хоккеиста в сериале «Молодежка», снялся в культовом «Домашнем аресте» и популярном «Куба. Личное дело», побывал начальником предвыборного штаба в комедии «День выборов-2», но в реальной жизни все еще мечтает иметь свой угол. Как случилось, что при наличии ипотеки Максиму приходится жить в гримерке и что общего между биржей и театром — в эксклюзивном интервью.


001_2_1.jpg


— Вы играете в Мастерской Петра Фоменко, прыгаете с парашютом, ездите на мотоцикле, ходите на яхте. Вы кто: актер или спортсмен?

—Сейчас у меня яхта перебила все остальное. Я всю жизнь не понимал этого кайфа от парусов, у меня были парашюты и мотоциклы. И вдруг прошлой осенью ни с того ни с сего меня увлекли паруса. Началось с того, что друзья подарили лодочный мотор, и я купил к нему моторную лодку.


— Хм… Странно…

— Что странного? А вы бы что сделали с мотором, если бы вам его подарили?


— Я бы его продала через интернет.

— А у нас с подарками все не так. У нас есть небольшое сообщество друзей, и перед днем рождения к имениннику приходит засланец с вопросом: «Что тебе нужно?» Ну, это чтобы не дарить всякую фигню. Подарки вообще тяжело дарить: у людей со временем меняются пристрастия, кто-то хочет смартфон, кто-то новый компьютер. А я занимался подводной охотой, и меня озарило: «Мне б лодку!»


— И это был дорогой мотор?

— Он стоил сто тысяч с чем-то.


— И вы не постеснялись его просить?

— Не постеснялся. У нашего сообщества есть чат — в нем мое ближайшее окружение. И чтобы не дарить человеку ненужного, у нас приветствуется озвучивание того, что тебе реально нужно. Не картину же человеку дарить. Были случаи, когда человек переживал трудные времена и ему нужны были деньги. Тогда мы скидывались и дарили ему на день рождения деньги.


— И все-таки кто вы: актер или спортсмен?

— Да в этом-то и моя беда, я везде — и я нигде. (Грустно смеется.) Для того чтобы в чем-то достичь совершенства, нужно заниматься только этим одним и оставлять немного времени для хобби. А я распыляюсь сильно. Я увлекающийся человек. Поэтому так и получается… Нет, основная моя профессия — конечно, актер. Одним театром не проживешь.



Театр — для души.
Сериалы — для ипотеки.


— У вас ипотека?!

— Да. Но давайте не будем о ней говорить, а поговорим о том, как я поступил в театральный... Я четыре года отучился во ВГИКе, но диплом так и не получил.


— Вы не умеете петь?

— Три года я пытался сдать вокал, изгалялся как мог, даже привел с собой на сцену целую музыкальную группу, но наш педагог по вокалу этого не оценила: «Что происходит? Кто сдает зачет? Литовченко? А где он сам?» — «Да вон в цветном галстуке пляшет». Анатолий Ромашин (актер и режиссер, народный артист РСФСР, профессор ВГИКа. — Прим. ред.) хотел вывезти весь наш курс на «Кинотавр» и говорит: «Все нормально, все едут. Кроме Литовченко. Ему не ставят зачет по вокалу». Спрашиваю: «А без зачета никак?» — «Никак». — «Можно выйти на секундочку?» Выхожу, преподаватель по вокалу ноты уже собирает. Спрашиваю: «Почему вы не ставите мне зачет?» Отвечает: «Ну знаете... Это не вокал». — «Но и мы не в Гнесинском учимся». — «А песню все равно надо спеть», — говорит она и собирается уходить. А я с самого начала, как она просила, выучил «Во поле березка стояла»: одним пальцем играл на фортепиано и пел. И тут я преграждаю ей дорогу: «Хорошо... Давайте заниматься». Она так вздрогнула и спрашивает: «Три вас устроит?» — «Да». Я возвращаюсь к Ромашину. Он: «Молодец! Едешь!» А потом я поступил в ГИТИС к Фоменко: посмотрел его спектакли и понял, что заниматься буду только у него.


— А что вы у Фоменко такого увидели?

— Спектакль «Волки и овцы» потряс меня до глубины души. Выходили живые люди, мои современники, — в сюртуках, в платьях с кринолином — и очень внятно, интересно, с юмором, очень точно доносили написанную Островским историю. Без всяких голых задов, без выкрутасов и эпатажа. Я видел этот же спектакль и с эпатажем — и это смотреть невозможно. «Батюшки, матушки, давайте подпишем купчую... Ать-ать». (Надувается, говорит басом.) Напрягаются, наяривают, а смотреть скучно. А у Фоменко в спектаклях было какое-то легкое дыхание, и оно достигалось за счет адски долгих репетиций и долгих застольных разборов — это когда все сидят за столом и разбирают, почему герой пришел сюда и почему говорит вот это. Например, в «Каменном госте» по Пушкину у меня две маленькие роли — Дон Карлоса и монаха. И Фоменко придумал связку ключей.


— Вы когда начали об этом рассказывать, стали очень похожи на монаха!

— Это из-за воротника (на Максиме свитер с воротником-хомутом. — Прим. ред.). Монах выходит и говорит, казалось бы, три простые фразы. Но у него вся сила — в этих ключах, понимаете? Он любит Дону Анну. Невероятно любит как женщину. Но ему нельзя — он монах. Он произносит: «Дона Анна никогда с мужчиной не говорит». — «А с вами, мой отец?» — «Со мной иное дело; я монах...» И тут приходит Дона Анна и говорит: «Отец мой, отоприте». Во всех спектаклях эти монахи — для продвижения сюжета, но Фоменко мне так придумал с этими ключами: «Сейчас должна приехать Дона Анна» — два звона ключами. У меня весь центр силы — в этих ключах. Вся моя сублимация — в этих ключах. И когда мне удается сместить центр силы в ключи, зритель реагирует — в зале смеются, хотя мой выход меньше минуты.


— А вы во время выхода кто: монах или Литовченко?

— Ну конечно, Литовченко в образе монаха. У актеров есть такой хороший невидимый плакат: «Вышел со сцены, не забудь выйти из образа». Я знаю много истеричных барышень, которые говорят: «Ой, я еще леди Макбет. Мне еще два часа надо на то, чтобы я снова стала Наташей Пупкиной». А я в это не верю. Люди зачем-то сами раскачивают свою психику. Многие искренне верят в то, что у них по-другому начинает сердце стучать, что они дышат по-другому и стали леди Макбет. Но, мне кажется, это патология.


— А эпатаж у режиссеров, как думаете, от профессиональной беспомощности?

— Не знаю. Я в этом не ориентируюсь. Я человек из семидесятых. Мне даже гримеры в театре говорят: «Макс, твой период — это шестидесятые-семидесятые». Мне нравится наш советский кинематограф, мне нравится то время и те песни.


— Многим тоже все это нравится, просто они боятся признаться, чтобы сойти за прогрессивных людей.

— Ну... кому-то хочется смотреть на физиологию, а мне неинтересно. Я воспитывался на фильмах Данелии, Сокурова — там надо много думать. Я уже не говорю о Тарковском. Мне нравятся даже такие простые фильмы, как «Афоня». А «Гараж»? Там действие вообще происходит в одной локации, а оторваться невозможно. А уж фильмы «Они сражались за Родину», «В бой идут одни старики»... Петр Фоменко правильно говорил: «Самое интересное — это про человека делать». Рассказывать про человека и про любовь. Не обязательно к женщине. А про любовь человека к человеку. В Театре на Таганке я смотрел «А зори здесь тихие». У них все декорации — деревянные борта грузовиков. Они висели на таких тросах, и получался лес. Раз — борта становились коробкой, и получалась баня. И актрисы голыми были в бане, но стояли так, что их не было видно. Зал рыдал неимоверно, когда девочки погибали. И я со всеми рыдал. А на сцене — ничего, кроме деревянных щитов! И вот одна девочка стоит у щита, она боится. Щит переворачивается, а за ним — немец с автоматом... И на этих щитах был построен весь спектакль. Не на каких-нибудь голых попах, фейерверках, лазерных шоу, а на простых деревянных щитах.


— Почему вы убеждены в том, что нынешнее время — не ваше?

— Я так чувствую. А убедиться я хотел бы в обратном. Дело в том, что вот эта ваша тема, на которую вы собираетесь со мной говорить...



Финансовая тема — она все изменила.


Деньги стали превалировать, а в те времена были идеалы. Ну, может, и псевдоидеалы, и у тебя была зарплата — сто двадцать рублей, один гарнитур дома, телевизор, и некуда было уезжать. Посмотрите на тех актеров — Леонов, Абдулов, Миронов... Они были настолько мощные. Современные актеры до них не дотягивают. Возьмем балет. Мощнейший был балет. Хоккей? Мощнейший был хоккей. Авиационная промышленность, космическая? Мощнейшие. И я только недавно додумался, почему так было. Это была эпоха детей, рожденных людьми, которые воевали. Эти дети как раз за войной подрастали, они воспитывались по-другому. Сейчас подросли дети девяностых, которые воспитывались в вакууме. Тогда не было ничего, их родители выживали как могли. В школах не было идеологии. Эти дети выросли. А я не могу их понять, я рос в другом.


001_1.jpg


 — Вы сейчас высказываете опасную теорию…

— В чем опасность?


— Вы говорите об очищении человечества через войну. И вы не единственный, кто придерживается такой идеи: кровопускание ради сохранения лучших базовых ценностей, таких как самопожертвование, сочувствие, верность, любовь.

— Конечно, за эту теорию сожгут на костре…


 — И правильно сделают.

— Но, к сожалению... я понимаю, о чем люди, придерживающиеся этой теории, говорят. Когда они так говорят, они не хотят смерти людей. Смерть — это сопутствующее обстоятельство. Но люди в таких обстоятельствах становятся лучше. В девяносто первом году я пришел из армии. Я служил в ВДВ, и в Литве нас кидали на народ. Чуть не отправили в Грузию. Время было неспокойным. Вернувшись из армии, я поступил в медицинский институт. И когда в девяносто первом начался переворот, мой отчим меня разбудил: «Вставай, в Москве переворот». Я говорю: «Да и фиг с ним», и перевернулся на другой бок спать дальше. Но просыпаюсь и слышу, как у меня за окном по Таганке идет БМД (боевая машина десанта. — Прим. ред.). Я вышел на улицу, приехал на Охотный Ряд, там ребята стоят в оцеплении. Я к ним подхожу: «Парни, че, как?» Они: «Не знаем. Нас поставили, ничего не сказали». — «Может, вам че купить? Сигарет или еды?» Я метнулся, принес им хлеба, булок, сигарет. Я был студентом, что мог, то купил. А мой друг Эмин говорит: «Поехали к Белому дому, там баррикады», и я поехал с ним за компанию. Мы поразились — люди несли на баррикады варенье, соленье, колбасы какие-то сырокопченые. Тогда магазины стояли пустые совершенно. А мы в то время ходили на Измайловской улице в магазин с черного входа. Познакомились с продавщицами, обаяли их, и они нам выносили коробки масла и сосиски.


— Какие вы были финансово грамотные...

— Не финансово, а коммуникабельно грамотные. Мы скидывались семьями и покупали брикет масла. Одна семья не могла целую коробку потянуть. И мы выносили все через черный ход, чтобы люди нас просто не разорвали. Там в очереди люди стояли озверевшие совершенно. А тут — пункт общественного питания. Мы с Эмином двое суток простояли у Белого дома, прямо у входа. За нами стояли казаки. Они нам сказали: «Ребят, вот вам черенки от лопат. Когда попрут, вы продержитесь сколько можете. А потом отступайте сюда в щель, а мы вас тут прикроем огнем». У казаков были автоматы. А я только из армии и думаю: «Ага... Мы у самого Белого дома. Когда начнут стрелять, здесь будет куча-мала. Все начнут сюда тесниться, а проход только один». Говорю: «Эмин, мы с тобой убежим к реке, прыгнем в нее и за гранит зацепимся». Ночь мы пережили очень тяжело. Но это я к чему? Я в ту ночь видел совсем других людей. Они выносили бутерброды, и в очереди никто не толкался. Кто-то забывал свои вещи, и их никто не трогал. За одно событие люди стали совершенно другими.


— И вы думаете, что вернувшись в очередь в магазин, они снова не озвереют от того, что кто-то несет сосиски с черного хода, а им самим есть нечего?

— Так и произошло... Но я уже видел, что они же могут быть и совершенно другими.


— А вы думаете, на свете больше ничего нет, кроме войны, для очищения людей?

— Не знаю...


— Ну как не знаете?! Вы же — служитель искусства. Разве оно не очищает?

— Война делает это быстрее и крепче.


— То есть искусство доходит только до самых рафинированных, а война — до всех?

— Ну да... Я лишь хотел сказать, что лишения и испытания делают человека лучше. Конечно, мне не хочется соглашаться с утверждением, что актер должен быть голодным. Хочется жить хорошо. Но, тем не менее, это правда... Когда Фоменко проводил последний сбор труппы и пришли молодые — он набрал стажеров, и нас уже было не двадцать, а пятьдесят человек, — он сидел, смотрел на нас, а мы все шумели, и потом вдруг он заговорил. Мы затихли. Он сказал: «Вы знаете,



нас уже стало так много, что любовь 
уже не может быть связующей силой.


Остается только терпение. А стерпится — слюбится». А летом он умер. Но я в тот день сбора обалдел. По идее, худрук должен говорить что-то вроде: нам нужна молодая кровь, мы все одна семья, старые передадут свои знания молодым... Он все понимал прекрасно — на любви мы не протянем, молодые — совсем другие. Да и старики — другие. И теперь, когда его не стало, именно это и происходит в театре — мы друг друга терпим, уже семь лет живя без Фомы.


 — И вы терпите?

— Терплю. Молодые — хорошие ребята, но я их мало знаю. А Фоменко был уникальным, мне повезло, что я к нему прикоснулся. Мы с ним сидели на таком чистом «наркотике» искусства, а сейчас сидим на стрептоциде.


— Придется вашу аналогию вырезать…

— Зря. Это та аналогия, которая будет понятна большинству. Театр принадлежит старикам-основоположникам. У нас в театре такая щекотливая ситуация — в июле банк-спонсор вывозит наших стариков на море. Только стариков, остальные сидят в Москве. Наша очередь никогда не настает. Мы в это время играем спектакли, у кого-то увеличивается нагрузка, а у кого-то — наоборот, потому что старики, задействованные в спектаклях, уезжают. Кто-то теряет деньги, кто-то терпит неудобства, репетиции приостанавливаются.


— Но вы в этот период начинаете больше зарабатывать?

— Но некоторые-то меньше. И некоторые ребята лоббируют разбирательства. А я один раз встал и сказал: «Ребята, благодаря им и Фоменко мы сейчас здесь находимся. Фома их нашел и с ними сделал этот театр. Так что пусть их сколько угодно возят за границу».


— Вы правда считаете, что актер должен быть голодным?

— Жить хочется, конечно, посытней, но мне кажется, что когда ты голоден, у тебя полегче идет с творчеством. Тут как с войной.


— Ну а если актер живет на съемной квартире, у него маленькая зарплата и каждый месяц он ломает голову, где взять денег на квартиру, как это ему помогает играть?

— Ну вот сейчас перед вами сидит человек, у которого проблема с жильем. У моей мамы есть трехкомнатная квартира на Таганке, но я с мамой не живу. Раньше я снимал квартиру с друзьями, а сейчас дошло до того, что я не могу даже репетировать — мне негде. Поэтому у меня театр уже превращается в какую-то самодеятельность. Мне надо работать, чтобы каждый месяц выплачивать ипотеку. В театре я получаю зарплату, но она меньше ежемесячного платежа по ипотеке.


— Так мало?!

— Чтобы получать больше, надо играть больше спектаклей.


— Вы играете так мало?!

— Ну... Я дорожу этими спектаклями. Например, я играю в «Триптихе» (музыкальный спектакль по произведениям Пушкина, лауреат премии «Золотая маска». — Прим. ред.). А я человек, который очень любит выпить. Но вот уже пять лет за сутки до этого спектакля я не выпиваю. Совсем.


— То есть приносите себя в жертву творчеству…

— Да. А я, между прочим, много чего приношу в жертву театру. Фома, например, не отпускал нас на съемки. Театр был главным.


— То есть теряли деньги. А ради чего?

— Ради театра. Ради Фомы. Ради работы с ним.


001.jpg


— Нет, вы мне так не отвечайте. Вы представьте, что я не понимаю, почему ради театра надо отказаться от денег за съемки. Объясните...

— Да если так, то я вам и не объясню никогда... Хотя... могу привести понятную аналогию. Вот я не очень соображаю в финансах, но... допустим, вы играете на бирже, и как в фильме с Ди Каприо... там есть такой гений — игрок на бирже (речь о фильме «Волк с Уолл-стрит». — Прим. ред.). Он творит такое... А вы работаете под его началом. Вы начали зарабатывать деньги. У вас уже есть хороший дом, но в то же время — у вас кайф от биржи, он зависит не от суммы, а от азарта, который вы ловите играя. То есть деньги для вас вторичны. Но есть кураж — заработать, не проиграть. Адреналин. Так же и в театре.


— Так это зависимость...

— Как ни назови... Это — характер. Например, в антрепризы мы никогда не любили ходить: играешь в месяц по пять антреприз, получаешь по ежемесячному платежу за ипотеку за каждую... А сейчас я рвусь хотя бы в антрепризу.


— А вы не ходили раньше в антрепризы потому, что не хотели предавать себя?

— Теперь мне б ипотеку не предать... Но при живом Фоме я бы в нее никогда не пошел, да я и не ходил.


— Как же вы решились взять ипотеку, если нечем платить?

— Ну жить-то где-то надо.



Я три года прожил в гримерке театра, 
но сейчас мне уже не двадцать.


В молодости все бывает прикольно, но чем старше ты становишься, тем тебе эта общага уже вот где... (Показывает, где именно.)


— Вы пожалели, что взяли ипотеку?

— Конечно, пожалел, и сейчас выставил эту квартиру на продажу. Можно продавать вместе с ипотекой.


— Почему вы ее продаете?

— Летом я снялся в культовом сериале «Молодежка». Сыграл хоккеиста с клюшкой на льду, чем очень горжусь. Мне сломали ребро, но ипотека... Я никогда так тяжело физически не зарабатывал деньги в кино. Никогда. Мне очень на съемках понравилось, там была прекрасная атмосфера. Я думал, сразу после них пойдут другие предложения, но после этих съемок — тишина. Вообще ни одного предложения. Только узнаваемость появилась, которая очень мешает жить.


— Мешает ездить в метро?

— Да везде она мешает. Я в собственность взятой в ипотеку квартиры вступал через суд. Захожу в коридор суда и чувствую, половина коридора на меня смотрит. И от их взглядов не деться никуда. Я стою с этими бумажками — мне в собственность надо вступить, а в меня пальцем тычут.


— Так и почему же вы решили продать эту квартиру?

— Застройщик совершенно не вовремя разорился. Квартира небольшая — всего сорок пять квадратных метров. Я только снял их ламинат, положил плитку в кухне и прихожей, сделал теплые полы, как вдруг у меня по стене вода пошла. И три строителя от застройщика убеждали меня в том, что это последствие потопа, который был до ремонта. Я актер, у меня нет строительного образования, но я говорю: «Ребят, так не может быть, чтобы три месяца вода поступала». Я сам разбил кафель, смотрю — вода сочится. Тогда они мне сняли все полы, перекрыли стояки. Полы сухие. Я говорю: «Вы видите?» Они: «Они сухие потому, что мы сняли покрытия». Хорошо, открыли на ночь холодную воду, полы снова мокрые. Они приходят: «Ой да...» Я через знакомого пиарщика назначил встречу с застройщиком, пришел и говорю: «Ребят, я хоть и не сильно медийный человек, но у меня друзья — Ваня Охлобыстин, Семен Слепаков, Андрей Мерзликин. Они запишут возмущенное видео на телефон, я смонтирую ролик и выложу его в социальные сети, я пойду в программу к Андрею Малахову, я вас ославлю на всю страну». Они: «Не-не-не, мы все восстановим». Они сняли мне весь кафель, теплые полы, разрушили стену. Всю квартиру разнесли. Я заставил их снять мне другую квартиру этажом выше. И тут они банкротятся и исчезают. А мне говорят, что я должен съехать с квартиры. А куда мне съезжать? Моя непригодна для жилья. Я собрал свой рюкзачок и выехал. Я уехал снова в гримерку. И теперь я живу в гримерке и плачу за ипотеку. Вот так я решил свои жилищные проблемы! Потом меня пригласили в «Молодежку». Если бы не «Молодежка», не знаю, что бы со мной было. Я бы спился или удавился...


— Из-за квартиры?! Вы чего?!

— Да не только из-за квартиры. Я женщинам перестал нравиться. Потому что сломала меня эта квартира. У меня никогда не было своего жилья, я скитался по чужим углам и взрослел, взрослел...


— Так у вас трехкомнатная квартира на Таганке, а у многих и этого нет.

— И что, мне там с мамой жить — в этой трехкомнатной квартире?


— Ну все равно есть где голову преклонить.

— Так голову мне есть где преклонить. Мне жить негде!



Я бомж-мажор.
Мне всегда хотелось своего угла.


Когда были деньги, я жил на съемной квартире, моя жизнь начала устаканиваться. Потом эту квартиру продали, и я съехал, денег не было, и я жил в гримерке. Но у меня был пунктик — мне хотелось иметь свой угол. Чтобы я не таскал с собой этот рюкзак! Я всю жизнь с этим рюкзаком хожу!


— Все у вас еще будет. Не раскисайте!

— Ну это такая психологическая нагрузка — три года жить в гримерке, влезть в ипотеку... Мне должны были построить в один срок, но задержали окончание строительства на полгода. И еще полгода я жил в гримерке, но платил ипотеку.


— Но это не та ситуация, которая может сломать сильного человека.

— А я вам не все сказал. И вот я три года жил в гримерке. Конечно, каждый день на меня это давило сильно, мне было некуда девушку привести. А съемки то есть, то нет. Но я каждый месяц должен платить. Ипотеку выплачиваю, но при этом живу в гримерке!


— А вы найдите себе одну женщину, которая примет вас со всеми вашими обстоятельствами, и вы сможете привести ее в гримерку.

— Да вот что-то я ее уже сорок лет ищу, а она все никак не находится... Вот только сегодня я сделал предложение одной, и она отказалась. Ну это если вкратце.


— И вы сильно расстроены?

— Не то чтобы расстроен. Мне просто очень плохо. Да бог с ним...


— У вас все еще впереди.

— В нашем возрасте жизнь только начинается! Ха-ха...


— А вот по новой статистике ВОЗ это действительно так. Мозг зреет до тридцати лет, до двадцати трех лет человек — подросток...

— Да читал я…


— Поверьте в нее!

— Да, ВОЗу обязательно поверим... Но прожив еще полгода в гримерке, я наконец въехал в эту квартиру. И в ней чуть проминался ламинат. Но я привез свой рюкзачок, поселился.


002.jpg


Поднял ламинат. А там вся сетка бетонная просто руками отламывается. Я говорю: «Ведите сюда того, кто это сделал». Привели бригадира. Я его чуть не убил в этой квартире. Я вдруг заговорил таким голосом... Я мечтаю так сыграть в кино, но у меня не получается! Мне кажется, я стал в два раза больше и занял всю комнату. И у меня пошел такой хороший жесткий русский язык... Я сам себя не узнавал. Я сам себя боялся в этот момент. А бригадир говорит: «Мы все смешивали по пропорциям». Я отламываю кусок этого бетона и говорю: «А хочешь я в тебя сейчас запихаю эту пропорцию?! Я заплатил несколько миллионов. Для вас всех это, может, не деньги. А для меня это огромные деньги! Я пошел на ипотеку, мне надо за нее платить. Я актер. И чего вы мне здесь за вот эти мои деньги устраиваете?! Я что, себе пентхаус купил?! Нет, я купил себе сорок пять квадратных метров! Мне надо было всего чуть-чуть, а вы и это чуть-чуть мне дать не можете за мои деньги, которые я вам переплачиваю?!» Он: «Хорошо, мы переделаем». — «Почему я должен за свои деньги не в театре репетировать, а изучать марки бетона, а?!»


— И что в результате?

— Слушайте дальше... Ну я там жить не могу, естественно, и еще месяц живу в гримерке. Потом приезжаю, кладу те самые теплые полы. Двадцать девятого декабря я вечером докручивал сам розетки, и меня сшибло током. Но ничего, я все равно их докручивал до четырех утра, потому что денег на строителей уже не было. И вот я сел на диван, который купил, взял пульт от лампы, о которой мечтал, и думаю: «Мне сорок девять лет. И впервые в жизни у меня есть свое жилье». В девять утра я просыпаюсь, еду к другу забрать кровать, чтобы привезти и поставить. Возвращаюсь, а дом окружен какими-то машинами. «Что случилось?!» — «Сорвалась труба с горячим отоплением». Я открываю дверь в свою квартиру, а там у меня обои висят, ламинат вздыбился, с потолка течет вода и бьет прямо в этот пульт от лампы, которую я купил на последние деньги позавчера. У меня в этот момент прямо помутился рассудок: «Хоть бы день дали пожить. Даже дня не дали пожить в своей квартире!» Но я понял, как Башмачкина (Гоголь, «Шинель». — Прим. ред.) играть. У тебя нет ни ярости, ни обиды, ни слез, никаких эмоций. Просто опустошение полное. Я пошел на кухню, взял зачем-то кухонный комбайн и пошел его выносить... Да вы смейтесь, не стесняйтесь, смейтесь. Я сам потом хохотал... Я притащил этих строителей. Они говорят: «Да, наш косяк». Косяк-то их, а мне в сорок девять лет еще два месяца ремонта в гримерке жить. И тут эта история начала меня добивать. Ну что я за неудачник-то такой?


— Зачем вы так о себе говорите из-за какой-то квартиры?!

— А как? Как?! Все живут, а я — не могу.


— Далеко не все живут в своих квартирах.

— Мне тоже говорили: «Макс, снимай квартиру». Но зачем мне такие деньги в никуда платить, если я могу платить за свою квартиру, купленную в ипотеку?


— Но почему вы сейчас-то не хотите в той квартире жить?

— Так вы дослушайте. И вот делают они мне этот ремонт. В марте заканчивают, я въезжаю в квартиру. Открываю стояки, начинаю жить, и тут — опять вода, о которой я вам рассказывал. Понимаете? Эта квартира меня решила не за один раз сломать, а подтачивала как камень. В общем, опять разрушили квартиру до основания.


— А у других-то все нормально было с квартирами?

— Там у каждого были свои проблемы, но у меня — самые глобальные. И вот снова мне негде жить. Слава богу, меня приглашают в «Молодежку», я там заработал деньги, нанял через знакомых строителей-сербов, и мне восстановили квартиру.


— А ипотеку вы до сих пор выплачиваете?

— Да, еще порядка восьмидесяти процентов от стоимости квартиры надо заплатить. Мне сначала хотели дать ипотеку на двадцать пять лет, а потом посмотрели на мой возраст и дали на пятнадцать. Я так смеялся: «Не дотянет парень до конца ипотеки!» Ну, в общем, после того, как сербы отремонтировали квартиру, я взял свой рюкзачок и ночью приехал туда, думаю: «Ну все... Наконец-то!» И тут звонит мама с Таганки — отчима забрали в больницу, ему плохо. За три дня он сгорел и умер в реанимации. Маму бьет приступ, и она не может даже сесть на кровати. Я вызываю скорую, ее забирают. Я вызываю к ней своих друзей, а сам еду на съемку. Сейчас мама оклемалась и даже ходит без палочки, но сильно сдала, конечно. Я все это время с мамой, пришлось вернуться на Таганку. Но я не могу в свои годы жить с мамой! Я говорю: «Мам, я буду к тебе приезжать, все привозить. С тобой будет сиделка». Но после «Молодежки» предложений нет, за ипотеку платить нечем, денег нет. А если я не буду платить ипотеку, у меня заберут эту квартиру. И тогда я устраиваюсь в яхт-клуб на дебаркадер. Мы все лето восстанавливали плавучий дом. Я стругал, шкурил доски, колотил, выпиливал. Сейчас у нас шикарный дебаркадер. Потом работал пилотом катера — хипстеров возил. Но сейчас осень, клиентов нет, и я не знаю, что делать... А если бы у меня был доход хотя бы в несколько десятков тысяч, я взял бы в аренду лодку с парусом и ходил на ней по Средиземному морю, жил бы на яхте. Я бы уехал из Москвы... И вот я пошел, пробатрачил все лето и решил продать эту квартиру. Я же еще оплатил несколько сот тысяч за паркинг, а он в ипотеку не входил. Я занимал эти деньги у своих друзей. Потом снялся в двух сериалах, отдал долги. Но застройщик не ввел паркинг в эксплуатацию, разорился. А юристы мне сказали: «Забудь про эти деньги». Ну как забыть? Я же не через офшор их переводил, я взял наличные, прямо привез в пакетике и все эти пачечки застройщику отдал! Ну хорошо, мне действительно легче о них забыть...


— А в собственность вы почему вступали через суд?

— Знаете, еще в царской России был такой автор Сухово-Кобылин. Его персонаж Тарелкин («Смерть Тарелкина». — Прим. ред.) ходит по чиновникам и наконец умирает. Я актер и никогда с чиновниками не пересекался, а когда пересекся, просто глаза на них вот так разувал: «Ну неужели такое действительно может быть?» Я сдаю документы в Росреестр в МФЦ, чтобы оформить право собственности. Сотрудница: «Ой, нужна доверенность от банка, где вы брали ипотеку». Я: «Но я принес все документы по списку, и в нем нет доверенности». Она: «Нет, нужно. Иначе мы отложим ваши документы в сторону, и вас известят только через два месяца. Все может затянуться, или документы потеряются». Я начинаю выходить из себя: «Как потеряются?!» Она: «Вот так». Ладно, я собираю документы, иду в банк. В банке: «Мы таких доверенностей не даем». Я иду в Нахабино в такой сельский МФЦ, там такие тетушки в шалях чай пьют. Я им: «Слушайте, от меня тут доверенность от банка требуют...» Они: «Хорошо бы ее иметь, но можно и без нее. Это — на рассмотрение операциониста в Росреестре». И одна тетушка такая: «Нин, а Нин. Иди посмотри — у нас молодой человек спрашивает, есть ли закон для Росреестра». Я клянусь! Я сейчас не преувеличиваю ни капли! Я думал, сейчас выскочит камера: «Розыгрыш!»... Но приходит Нина: «Ой, ну что вы, молодой человек? Для Росреестра закона нет. Идите в суд — так надежней».


003.jpg


автор: Марина Ахмедова
фото: Михаил Почуев
специально для рубрики "Звездные истории"


Подготовлено по заказу Министерства финансов Российской Федерации в ходе реализации совместного Проекта Российской Федерации и Международного банка реконструкции и развития «Содействие повышению уровня финансовой грамотности населения и развитию финансового образования в Российской Федерации» в рамках «Конкурсной поддержки инициатив в области развития финансовой грамотности и защиты прав потребителей.

Связаться с героями и авторами рубрики можно по электронной почте: FingramStars@gmail.com

fake breitling for sale
  • На уровень выше
  • Финансы на каждый день
  • Защита прав потребителей
  • Финансовые калькуляторы
  • Тесты
  • Детям и молодежи о финансах
  • Архив материалов
  • Для участников проекта
  • Для СМИ